Об узнаваемости: «Я потом скажу, что я с вами в одной камере был, ваааау!»
Будучи студентом, я занимался скалолазанием, и у нас были зацепки — это такие штуки, которые ты рукой нащупываешь и поднимаешься. Вот и в тюрьме ты себя стараешься обеспечить чем-то подобным. Журналистский опыт отчасти был там, конечно, одной из таких зацепок.
Фото из фейсбука Олега Груздиловича
Когда я зашел в камеру на Володарке, поздоровался как надо, сказал, что «у меня по жизни все ровно», увидел знакомого, мы узнали друг друга, и мне сразу было проще. Во-первых, хорошо быть с человеком, которого ты знаешь, во-вторых, он уже давно сидел в той камере, у него был авторитет, и это мне тоже помогло.
И так потом было все время — меня узнавали везде. А в этой же камере на Володарке был человек, который в лицо меня не узнал, но, услышав фамилию, сказал, что он меня помнит еще как журналиста, работавшего в газете «Знамя юности». В 90-е годы это была самая демократичная газета — это как TUT.BY того времени. И этот мужчина говорил: «Для меня это такая честь, я потом своим скажу, что я с вами в одной камере был, ваааау!». Это было очень приятно, конечно.
А в Могилевском СИЗО, где я ждал апелляции, со мной в камере был парень, сидевший по наркотической статье. Он все ходил, ходил, присматривался, но ничего не говорил. А потом прислала жена мне письмо с распечатками. Там же какие ограничения — фотографий может быть только две, а распечаток из интернета — сколько угодно. И вот на одной из распечаток была также фотография, которую часто используют в материалах — там я с микрофоном стою на улице зимой. Я рассматриваю эту фотографию, а этот парень увидел ее сзади через плечо и говорит: «Так вот почему я вас узнаю! Я же вас видел!». А я уже был без усов, коротко стрижен, поэтому в лицо меня узнать было сложнее.
В колонии тоже была интересная ситуация — я в отряде захожу в комнату, где холодильник стоит, а там сидит специальный человек, который контролирует ножи и прочее. И он мне такой: «Ты, говорят, известный журналист? А как тебя звать?… А, знаю такого, знаю… А в таком-то году, ты, может, слышал историю, ограбили ювелирный магазин, так я там был соучастник». Я же писал об этой истории! А теперь он мне ножи выдает.
Но узнаваемость в колонии имела и другой эффект. Мое знакомство с начальником колонии было таким, что он сразу кричал: «А, ты журналист «Радыё Свабода»? Давай в СИЗО! Ты сейчас за всех ответишь».
О подготовке к аресту: «А почему вас до сих пор не арестовали?»
Проблемы со спиралью плохих мыслей у меня в заключении не было. Я был давно подготовлен — я же много писал о политике, разговаривал с политиками, о криминале тоже писал. Я освещал много процессов — и политических, и коррупционных, поэтому знал о разных этапах, знал, что происходит в тюрьмах.
И мой опыт показывал, что все идет к усилению репрессий, и что когда-нибудь и до меня доберутся.
Сначала меня взяли в июле 2020 вместе с Инной Студинской и Алесем Дащинским. Нас отправили на Окрестина, завели уголовное дело, потом отпустили на свободу, но само дело продолжалось.
Морально я был к этому готов, поэтому у меня не было каких-то колебаний или самоедства вроде «зачем ты в это ввязался». Если ты уже не ушел из этой профессии, надо было готовиться. Конечно, был надежда, как у всех нормальных людей, что, может, пронесет.
Буквально за несколько дней до задержания в июле я понял, что из-за большого количества работы я за лето ни разу не смог поплавать. И вот я нахожу время, еду на водохранилище, там очень много народу. Я плыву, а рядом по грудь в воде стоит мужчина с женой. Они болтаются на волнах, и я вижу, что он все оглядывается на меня. Я в очередной раз проплываю, а он говорит: «Это вы из «Радыё Свабода»?». Я отвечаю, что да, останавливаюсь и думаю, что сейчас будет разговор, как обычно — он будет говорить, что они с женой нас слушают, благодарить и так далее. А он такой: «Скажите, а почему вас до сих пор не арестовали?».
А действительно, недавно арестовали «Нашу Ніву», БелаПАН, TUT.BY… Ну мы пошутили и продолжили разговор. Говорили, что мы все-таки американское СМИ, и власти до последнего времени не хотят нас трогать. И я до сих пор думаю, что так и было.
Но через несколько дней нас все же арестовали, правда, и тогда для властей это была не последняя точка. Последняя точка была через несколько месяцев, когда нас признали экстремистами. Я, кстати, о том, что сайт «Свабоды» признан экстремистским, узнал от милиционеров. Когда меня арестовали 23 декабря и привезли на Володарку, там один из милиционеров и рассказал новость.
О мести: «Они уже сами себе отомстили»
В общем, я думаю, можно согласиться с тем, что моя посадка — это месть за все годы работы. Видимо, когда решали, кого из нас троих посадить, ко мне у властей было больше претензий. И я думаю, они владели какой-то инсайдерской информацией и знали, что я действительно был на многих акциях.
Олег Груздилович сразу после освобождения из колонии. Фото: Радыё Свабода
Хочу ли я им отомстить? А что им мстить? Они уже сами себе отомстили. Рано или поздно это для них закончится очень плохо. Этот фурункул накапливается и однажды прорвется. Я думаю, что мы вернемся в страну, а вот куда они будут возвращаться, я не знаю.
Об истории ареста: «Так бы сказал жене, что все нормально. Ну забрали, арестовали»
В общем, в тот день, 23 декабря 2021 года, мы готовились к Рождеству, и я занимался тем, что вешал дома гирлянды на окна. Параллельно варил супчик. В один момент я вышел из дома, посмотрел на свои окна, отошел буквально на 50 метров и вспомнил, что забыл выключить супчик.
И вот я возвращаюсь, и как раз звонит Инна Студинская с вопросом, слышно ли что-то по нашему уголовному делу. Я ответил, что все тихо, нормально, ничего не слышно.
Знаете, получилось, как в кино, когда герой говорит, что все хорошо, а через пять минут его сбивает машина.
Я подхожу к подъезду, там стоит молодой мужчина и присматривается ко мне, как тот мужчина на водохранилище. Он спрашивает, я ли Груздилович, я отвечаю, что да, и он хватает меня за руки, начинается какая-то возня, потом мы заходим в подъезд, а Инна все это слышит по телефону и думает, что они выломали дверь мне в квартиру. Она слышала грохот, но это был звук, как я сам открывал дверь в подъезд.
И потом мне еще предъявляли, что вот, кто-то уже пишет, что вам взломали дверь! Что вы глупость пишете, кто вам дверь ломал? А мне же звонила жена, когда мы еще были дома, а они не дали ответить. Увидели, что на экране высветилось «Марианна», спросили, кто это, ну и все на этом. Так я им и сказал позже: «Ну вы же сами не дали поговорить! Так бы я сказал жене, что все нормально. Ну забрали, арестовали, но все спокойно».
Рисунок Олега Груздиловича
Но у них рядом с моим домом стояла машина со всей техникой, которая позволила бы им ворваться в квартиру. Просто так совпало, что они встретили меня на улице, и им не понадобилось ничего ломать.
Об условиях в СИЗО и в колонии: «Ты должен выживать»
Сама неволя и правда страшна, но и там есть условия более нормальные. Человек приспосабливается…
У нас всегда есть точка отсчета. Когда человек попадает в колонию, он не сравнивает все, что там видит, с тем, что было на свободе. Он сравнивает с тем, как он в изоляторе сидел. В колонию же попадают через полгода и даже через год после заключения.
То, как было на свободе… Ты об этом уже и не мечтаешь!
Это условия, в которых ты должен выживать. Сейчас говорят, что в следственном изоляторе немного легче, чем в колонии. Но смотря в каких аспектах. Относительно еды легче, ведь ты же там получаешь передачи, и некоторым их приносили по три-четыре раза в неделю. Но с точки зрения воли, передвижения — ты месяцами не видишь солнца, не можешь нормально дышать и ходить. В моей камере было 8 человек, и нас могли засунуть в стакан два на три метра, и ты там просто топчешься на ногах, и все.
По ночам ты спишь на кровати, где нет пружин, а есть металлические полоски, которые обычно какие-то погнутые. И матрасы абы-какие. Я как-то увидел на складе матрас получше и хотел взять, так мне сказали: «Нет, не бери, это женский». Ну и достался мне такой старый, страшный матрас, на котором я спать нормально не мог.
И все это накапливается — ты же еще ждешь предъявления обвинения, суда, приговора… Что тебе дадут? За что дадут? Потом ждешь апелляцию…
Когда после этого всего я попал в колонию, и меня после карантина вели в «баню», я шел по этому колониальному городку, у меня была такая эйфория, будто я на Мальдивах. Это был май — солнце лупит, люди ходят, в окнах кто-то, строители какие-то были в нормальной одежде. Мимо стадиона меня вели, а там мужики в футбол играют, как гладиаторы, в одних трусах бегают.
Рисунок Олега Груздиловича
Сначала в колонии оценивают плюсы, но потом оказывается, что там и минусов много по сравнению с СИЗО. Серьезная угроза там — это ШИЗО, после ШИЗО угроза — оказаться в ПКТ, получить смену режима, новую статью и новый срок.
И в СИЗО ты сидишь в камере, выстраиваются какие-то отношения между людьми в ней, свой микроклимат. А в колонии тебя бросают в отряд, там уже все распределено, и ты чувствуешь себя, как ребенок.
О рисунках и разведке: «Просто хотелось это все в голове сохранить»
Начальник колонии мне однажды сказал, что хватит заниматься «разведывательной деятельностью». И сказал он это не просто так — незадолго до этого они нашли у меня тетрадь с заметками, где я описывал в том числе казарму. И они поняли, что я не просто пишу домой, как у меня дела, а также описываю в тетради «20 метров в длину, 5 — в ширину».
Мне просто хотелось это все в голове сохранить, так как я понимал, что придется писать об этом книгу. Я сразу себя так настраивал.
Когда меня из СИЗО перевели в отряд, я ходил и присматривался, что интересно, а что неинтересно, что следует запомнить, а что — нет.
Я в заключении еще начал много рисовать, а когда рисуешь, нужно замечать много деталей. И в Могилевском СИЗО я познакомился с парнем, который рисовал неплохо, но очень медленно. В тюрьме же это как делается — тебе кто-то дает фотографию жены и говорит «на, нарисуй», ты сидишь и рисуешь.
Я такие штуки пару раз делал и справлялся за час-два. А этот парень делал это ну очень медленно. И однажды, пока он рисовал что-то, я нарисовал его. Он поразился, что я это сделал так точно и так быстро. Я ему сказал, что нужно развивать зрительную память, мы немного поговорили об этом, ну и все. Через какое-то время нас повели на прогулку, и я у него потом спрашиваю: «Что было в коридоре, что ты запомнил?», а он ничего не запомнил. «А на лестничной клетке что ты помнишь?», а он ничего не помнит.
В итоге у нас с ним начались тренинги. Но, конечно, мы делали это все скрытно. В принципе, я понимаю, что когда ты начинаешь обговаривать какие-то детали тюрьмы, то извне могут подумать, что ты планируешь побег. Там же повсюду стукачи! Если стукач скажет оперу, что вот эти два обсуждают, сколько где ступеней, какого где цвета стены…
Когда я еще на Володарке сидел, отправлял домой стихи с рисунками. И в какой-то момент они перестали доходить. И однажды мне возвращается рисунок, где были нарисованы двери со всеми деталями — глазок, ленты, царапины… Цензор написал, чтобы я не рисовал ничего, что внутри тюрьмы. И правда, когда я рисовал что-то с прогулок, это без проблем доходило, ведь дворик — это уже как бы не тюрьма.
Потом мне это все помогло в написании книги.
О фотографиях политзаключенных «до и после»: «А то такой был страшный!»
А фотографии «до и после», когда человек выходит из тюрьмы… Я считаю, что ничего неэтичного в этом нет, а скорее наоборот — все видят и понимают, что там происходит. Люди же не просто видят, как человек сейчас выглядит, а вспоминают, как он выглядел до заключения. Меня сравнивали со старыми снимками, со стримами, которые я вел.
Единственное, больно бывает слышать, когда кто-то говорит: «Ох, ну вот сейчас ты уже нормальный, а то такой был страшный!».
Тем более что я физически себя чувствовал нормально. Когда я вышел из колонии, я 10 раз подтягивался, а теперь я так не смогу.
Есть обратная вещь — мы иногда видим, что человеку дали много лет, а иллюстрация к статье старая, и человек там хорошо выглядит и улыбается. Вот тут есть противоречие! Журналисты вынуждены использовать снимки, которые у них в архиве, а сейчас же человек совсем другой и в других обстоятельствах: он уже не улыбается, ему очень тяжело.
Мы вынуждены сопровождать брутальную информацию снимками, которые больше не отражают действительность, так как свежих снимков у нас просто нет и не может быть.
Моя жена часто возмущается, когда под статьей с информацией, что человеку дали 10 лет, фотография, где этот человек счастлив.
Мы берем старые снимки, потому что нет возможности поставить актуальное фото. И я не вижу решения этой проблемы. Может, стоит делать подписи, что снимок сделан в такое время и при таких обстоятельствах.
Читайте также:
